Голубятня на желтой поляне - Страница 76

Жёлтые круги от моего и Янкиного фонариков заметались по церкви. Но и без фонариков было светло. В решетчатые окна светили сразу две луны. Одна с высоты, другая из пруда – отражённая. От настоящей луны упирались в пол и стены снопы тонких лучей. А отражение бросало снизу вверх рассеянный дрожащий свет, который поднимался к самому куполу. Под куполом тоже светились окна – узкие, как щели…

Юрка наконец прыгнул рядом с нами – так, что под куполом загудело. Мы даже присели и притаились на полминуты. Выключили фонарики. Потом Юрка недовольно прошептал:

– Ну, где тут…

Я помнил, что могила, кажется, налево от входа. А где вход-то? Ага, вон там…

Мы пошли вдоль стены. Она была заставлена двухметровыми штабелями ящиков и картонных коробок. Но штабеля были не сплошные и не везде примыкали к стене. Между стеной и ящиками оставались проходы. Мы ёжились от холода и пробирались по этим проходам. Светили фонариками в щели. И вот луч нащупал наклонный брус, тяжёлое кольцо и цепь с перемычками в звеньях.

– Здесь…

– Тут не повернёшься, – пробормотал Юрка.

Мы стали хватать и складывать в стороне коробки, они были очень лёгкие, только одна оказалась увесистой. Скоро ниша открылась. Плита и трёхметровый якорь оказались на виду. Свет фонарика будто вылепил на плите выпуклые буквы.

Янка сел на корточки и провёл по буквам ладошкой. Оглянулся на нас. Глаза у него блестели от фонариков. Он сказал вполне серьёзно:

– А если капитану это не понравится?

Я думал, Юрка сейчас огрызнётся: мы не суеверные бабки. Но он ответил так же серьёзно:

– Мы же только чуть-чуть поскребём. Жалко ему, что ли, для хорошего дела…

Конечно, это же не я спросил, а Янка!

Янка встал. Юрка сказал мне:

– Дай напильник. А то вы только чешетесь…

(Мы с Янкой то и дело почёсывали искусанные в сорняке ноги и локти.)

Под треугольную лапу якоря Юрка подстелил чистый бумажный лист. Начал скрести лапу напильником. Так громко! Эхо в церкви будто замахало большущими крыльями. Мы с Янкой съёжились. Но Юрка скрёб как ни в чём не бывало. Сперва посыпалась ржавчина. Юрка сдул её с листа. Потом стал падать на бумагу тёмный тяжёлый порошок.

Скрежет напильника стал ровнее и тише (а может, я привык). Янка светил Юрке, а я выпрямился и огляделся. Теперь уже спокойно, не торопясь.

Лунный свет заполнял пустоту помещения. Отражался от стен, уходил ввысь. Лучи высвечивали ящики и квадратные плиты на полу. Стены были покрыты полустёртыми тёмными картинами, на них проступали смутные фигуры. Вокруг их наклонённых голов слабо светилась позолота. Я взглянул выше. И вздрогнул…

Из-под купола на меня смотрели большие глаза. Живые.

Я чуть не вскрикнул!

Но это были не страшные глаза. Ничуть. Просто печальные. Разглядел я и лицо. Оно было тёмным, но в трепещущем свете лунного отражения можно было различить и его. Худое и грустное лицо. Это была женщина в платке, который плотно охватывал голову. Женщина прижимала к себе ребёнка. Головы ребёнка я не увидел, облупилась штукатурка, но хорошо видны были маленькие руки. Ребёнок обнимал женщину, он положил свои ладони ей на плечи у самой шеи. Ласково так обнимал. А она смотрела, будто очень тревожилась за малыша, боялась, что его отберут.

Я глядел и просто оторваться не мог от этих глаз и ребячьих ладошек. Почему-то грустно сделалось, но это была хорошая грусть. Я про маму стал думать…

Она так давно уехала в Ярксон, месяца три назад. Я уже успел в пятый класс перейти, свои десять лет без неё отпраздновать, и вот уже каникулы перевалили через половину, а я всё без мамы. В прошлом году тоже уезжала. Потому что у папы там "чудовищно трудная работа", его нельзя оставлять одного… Папу я вообще больше года не видел по-настоящему, только на экранах видеофона. Правда, скоро у него отпуск, и они вместе с мамой приедут в Старогорск. Но "скоро" это когда?

Юрка перестал чиркать напильником. Зашуршал бумагой – свернул пакетик. Я быстро опустил глаза: не хотел, чтобы он заметил, куда я смотрю. Ещё скажет что-нибудь…

– Дело сделано, – сказал он. – Двигаем?

Мы с Янкой стали загораживать коробками нишу. Опять попалась тяжёлая, я ухватил её за картонный клапан, он оторвался. Посыпались какие-то проволочки.

– Бенгальские огни! – обрадовался Юрка.

– Ну и что? – сказал я. – Лучше помоги…

– "Что"! А от какого огня надо зажигать искорку? Там сказано – от праздничного. А это как раз самые праздничные…

– Оставь! Ты рехнулся? Получится, что мы воры.

Юрка зло засопел, огрызнулся:

– Подумаешь, три штучки хотел взять. Они копейки стоят. Я могу полтинник в коробку положить. Вот…

– Не надо, – сказал Янка. – У нас дома есть бенгальские огни. С Нового года в игрушках завалялись.

Мы молча поставили в штабель последние коробки и пошли к окну. Грудью и плечами пересекли мы лунные лучи – тонкие, прямые и даже какие-то ощутимые. Будто тысячи стеклянных нитей. Мне даже показалось, что они тихонько лопаются перед нами.

Я шёпотом сказал Янке:

– Как струны…

И он сразу понял. Он остановился.

Поднял смычок, осторожно ввёл его в сноп лучей. Смычок заискрился.

– Я загадаю…– сказал Янка.

Юрка, обернувшись, молча смотрел на него. Лицо у него стало тонким, большеглазым, бледным от луны. Будто и не Юрка.

Янка повёл смычком. И лунные струны зазвучали тихо-тихо, но ясно. Я не удивился. Я даже знал, что так и будет.

Янка двигал смычком, и на полу двигалась его вытянувшаяся чёрная тень. А смычок отбрасывал искорки, и звучала мелодия. Еле слышная, но хорошая-хорошая. Ласковая, вроде колыбельной песенки: "И если были слёзы в этот день, придёт другой…" И я опять подумал про маму.